 Магазинчик в это воскресное утро был пустой, разве что у входа стоял классического вида бомж, лет, на вид, за шестьдесят – он ел лепёшку. Справа от него стоял манекен Санта Клауса, который весело ворочал головой и, откуда-то из его нутра, раздавалась песенка «Джингл Бенс, Джингл Бенс…». Я уже подошёл к прилавку, в спину уткнулось:
- Добавь копеек, друг, если не жалко…
Развернулся, у ног бомжа стоял протёртый полиэтиленовый пакет полностью забитый пустыми бутылками.
- На пропой?
- Не пью. – в глазах никакого интереса, пустые, равнодушные глаза.
Не поверил. Пока выбирал, что бы такого взять на обед, в голове почему-то закрутилось под мотив рождественской песенки – «От тюрьмы, да от сумы, ля-ля-ляя-ляля…». Купив, что полагалось, обернулся, посмотрел на бомжа:
- Ещё две пиццы, пожалуйста.
Проходя мимо несчастного, сунул ему:
- Держи, приятель.
- Спасибо, друг…
Уже открыв дверь, услышал:
- Андрюха!?
Пересилив себя, вернулся, внимательно посмотрел в глаза. Ничего не выражающие глаза, морщинистое уставшее лицо старика. Не могу узнать.
- Андрюха, а я тебя сразу узнал. Раздобрел, однако… - Голос. Да, голос. Всё в человеке может измениться, только не голос. Будь он хоть и надтреснутый, хоть пропитый, хоть промороженный, - Серёга!?
- Ну да…
Неловкой паузы не получилось, Сергей опередил:
- Видишь, как оно…
- Вижу…
Киноплёнкой прокрутилось: детство, двор, проводы обоих в армию, институт…
- Лет двадцать не виделись, Серёга.
- Извини, - Сергей принялся за пиццу, - как живёшь то?
- Живу потихоньку.
- И я потихоньку… в техэтажах, лет пять уже. - Отпил из пластиковой бутылки глоток явно водопроводной воды. - Ты знаешь, как это со мной так получилось?
- Представляю.
- Всё водка виновата… А как всё хорошо было, не ценил того, что жизнь давала. Представляешь, сейчас вообще не пью. – заметив мой недоверчивый взгляд, засмеялся, - да не пью я, не пью!
- Ты хоть своих-то видишь, жену, детей?
- Какой там! Сколько я зла семье принёс, стыдно.
Раньше я слышал о таком, что «стыдно», но не понимал, так и спросил:
- Не пойму я тебя, Сергей, что «стыдно»? Семья, дети взрослые.
- Взрослые, вот и стыдно. Разве я им отец? Я же ничего для них не сделал. Они ж маленькими ещё были, думаешь, не помнят, как я пьяным зверствовал. Как будто бес вселялся, в животное превращался… Вспомнить страшно… Как мне им в глаза смотреть?
- А как дальше жить собираешься?
- А никак. Вот так и живу. Как отсидел десятку, так с тех пор и живу, никому не нужным.
- За что сидел?
- Тяжкие телесные…
- Это как?
- Жене… Помнишь Таньку мою?
- На свадьбе гуляли, конечно, помню.
- Как подопью, так ревность какая-то страшная, она же красивая была. Детишки под кровать прятались или к соседям убегали. Ты можешь такое представить? На свободу вышел, домой стыдно было идти, запил с бичами, деньги-то кой-какие были, а потом так и остался с ними: никаких забот… Потом думать стал, размышлять: бич – он тоже человек, – рассмеялся, - бывший интеллигентный… вот и не пью…
Вот теперь возникла пресловутая неловкая пауза. Чтобы продолжить разговор, спросил:
- Твои стихи когда-то публиковали, не разучился ещё писать?
- А, какие там стихи… Я же всё про женщин, да про любовь писал.
Стало совсем уж неловко, разговор смялся. Что я ему мог сказать, чем помочь?..
Андрей Брэм, 2010
|
